– Матушка Наталия, отец Георгий был из простой семьи советских рабочих, крестился в восемнадцать лет, а вы, если я не ошибаюсь, росли в верующей семье?
– Да, моя мама стала верующей с моим рождением и с тех пор воспитывала нас с братьями в вере. Она прекрасно знала Писание. А отец Георгий, тогда просто Юра, был наш сосед и дружил с моим братом Вячеславом, ныне игуменом Питиримом. Они вместе ходили в музыкальную школу на народные инструменты, вместе учились играть в шахматы – у нас во дворе жил мастер спорта по шахматам, он их учил. Помню, приходила во двор, видела, что они сидят, и удивлялась: сколько можно сидеть? А они играли в шахматы.
Брат мой летом в жаркие дни ходил без майки, мальчишки видели у него на груди крестик и смеялись над ним, он терпел, не расстраивался, но если кто-то начинал смеяться над Богом, он сразу лез в драку и задавал всем трепака. Батюшка Георгий, вспоминая это, говорил: «Я был поражен: он всех их мог разметать за то, что они плохо говорят о Боге». Брат сильный был, гимнастикой занимался.
Я родилась маленькая и слабая. Мама работала поваром, у них на работе, как и везде после войны, мужчин было мало, поэтому женщинам приходилось и туши разделывать, и чаны таскать. И 13 января, вернувшись с работы, мама родила меня раньше срока. Я была такая маленькая и слабая, что в первый момент акушерка даже не знала, выживу ли. А братец мой своему другу Юрочке сказал, что у него родилась сестра, и Юра попросил показать. Брат вытащил меня на улицу. Я, когда батюшка мне это рассказывал, не могла поверить: неужели на улицу? Зима же, я могла замерзнуть. И еще отец Георгий вспоминал: «Я, когда тебя увидел, сказал: “Какая же ты маленькая, худенькая, но не переживай: когда вырастешь, я на тебе женюсь”». Он с детства отличался необыкновенной добротой, всегда всех жалел.
– Как он крестился, вы помните?
– Нет, я же еще маленькая была. С мамой моей он беседовал. Он часто бывал у нас дома. Они с братом играли на народных инструментах, сами сочиняли песнопения, мы все пели. Это было утешительно. Но у нас не было отношений молодого человека и девушки. Я на десять лет младше, еще училась в школе, когда он уже поступил в семинарию.
– Отец Георгий не раз вспоминал, как его, когда он после армии решил поступать в семинарию, вызывали в разные инстанции, отговаривали, убеждали не портить себе жизнь. Это тоже прошло мимо вас?
– Конечно. Я еще девочкой была. Может, мама моя знала, но мы с ней на эту тему никогда не говорили.
– Духовником у него был монах, и в молодости он сам всерьез думал о монашестве, и все его однокурсники были уверены, что он станет монахом.
– Я тоже так думала. Он был очень скромный. Но наш общий духовник отец Савва… Батюшка с ним больше общался, потому что не только приезжал к нему сначала в Лавру, а потом в Псково-Печерский монастырь, но и сопровождал его на юг, куда отец Савва ездил лечить легкие. И отец Савва ему говорил: «Георгий, я многим знаю что сказать, а вот тебе не могу сказать, в монастырь тебе идти или нет. Потерпи».
Я же в то время не задумывалась о своем будущем, а просто положилась на волю Божию. Как-то отец Савва благословил нас поехать в женский монастырь в Вильнюс, а оттуда в Пюхтицы к матушке Екатерине. Втроем мы поехали: я, моя двоюродная сестра (мы с ней были ровесницы) и еще одна духовная дочь отца Саввы на десять лет старше нас. В Вильнюсе матушка Нина много рассказывала нам о своем детстве, о том, что еще в детстве понимала, что ее путь – монашество. «А ты, – сказала она мне, – должна через год в белом платье быть». Поскольку мы приехали туда Великим постом, я так поняла, что она имеет в виду Пасху. Подумала: конечно, на Пасху я буду в белом платье.
В Пюхтицах в келье матушки Екатерины мы простояли с ней три часа, она держалась за свою кроватку и вдруг посадила меня на скамеечку, сама рядом села и сказала: «А у тебя будет человек, который станет тебе и отцом, и братом, и мужем». Я вышла от нее и тут же об этом забыла. А через полгода батюшка, тогда еще Юра, вызвал мою маму телеграммой в академию. На Покров. И там он ей сказал, что хочет жениться на мне. Мы – я, брат, бабушка, – когда мама поехала к нему в академию, думали, что он собирается постриг принимать, плакали и молились, чтобы Господь дал ему сил, чтобы ему было на этом пути радостно.
И вдруг вечером мама входит в квартиру с Юрой. Я смотрю на них и не понимаю, что с ними: оба молчат, мама внимательно смотрит на меня. Потом заходим в комнату, и мама говорит: «Наташа, к тебе сватается Юра». Я вскрикнула: «Нет, нет, только не сейчас!», убежала в свою комнату и там горько плакала. Как будто что-то разбилось. У меня какое-то другое представление было.
Потом полгода мы на эту тему даже не заговаривали, а через полгода Юра приходит и говорит: «Наташа, надо уже решать вопрос. Давай пойдем гулять и там всё решим». Дошли мы до парка, и он сказал: «Ну решай: хочешь выйти за меня замуж или нет?» А у меня не было на этот счет никаких мыслей, и вдруг я поняла, что вопрос серьезный, который решать надо сейчас. Я тогда не могла его любить как своего жениха. Уважала его как брата, как милого, хорошего человека, верила ему, но влюбленности не было.
Минут пять я молчала, и за эти пять минут прошла свою жизнь вперед и подумала: а буду ли я счастлива, если скажу «нет» и не выйду за него? Хорошо, через какое-то время я, может быть, даже встречу любимого человека, но буду ли я с ним счастлива, зная, что другой человек, добрый и честный, глубоко верующий, тоже хотел иметь семью, детей, а я его отвергла? Я поняла, что если я ему сейчас откажу, потом уже никогда не буду счастлива. И сказала: «Да, я согласна, но если тебе не понравится и ты потом захочешь в монастырь, сможешь уйти». Такая мысль была у меня. Как только я это сказала, услышала правым ухом голос: «Это твой человек». Услышала этот голос только тогда, когда ответила, что согласна. То есть мы сами должны решать такие важные вопросы, сами несем ответственность за свои решения. И я благодарна Богу за то, что тогда приняла это решение. Конечно, полюбила я отца Георгия всем сердцем. Невозможно было его не полюбить. Как он заботился обо мне, как опекал! А как любил людей! Жалел их, пропускал через свое сердце все их скорби, молился за них. Приходит из храма усталый, у меня уже обед или ужин готов, но он идет в свою комнату, садится перед иконами и молится. Никого не осуждал, никогда ни на кого не налагал бремена неудобоносимые.
Расписались мы 22 апреля, еще Великим постом, потому что этот день нам назначили в загсе, а 7 мая, на Фомину неделю, обвенчались. Батюшка тогда писал свою дипломную работу о Макарии Великом, а у него почерк тоненький, летящий, и мне приходилось переписывать, потому что машинистка, которая взялась перепечатывать эту работу, сказала, что не разбирает батюшкин почерк. С огромной радостью переписывала я эту работу. Конечно, под руководством батюшки переписывала. Я ему говорила: «У нас с тобой медовый месяц не так сладок, нам слаще дикий мед пустынь египетских». Вот Макарий ходил к Антонию Великому, смотрел, как подвизаются пустынники, соизмерял свои силы, думал, выдержит ли он. Человек не должен брать на себя подвиг сверх своих сил. Надо ко всему подходить с рассуждением. Я думаю, Макарий Великий потому и был всегда радостный, что изначально всё делал с рассуждением, не надрывал свою природу, которую дал ему Бог, а отнесся к ней уважительно, разумно. Сначала просто привозил старцам питание и знакомился с жизнью пустынников, а потом и сам выбрал для себя такой путь.
Можно сказать, что наш медовый месяц проходил под знаком подвижнической жизни, и не только потому, что батюшка писал, а я переписывала работу о подвижнике, но и потому, что батюшка готовился к священству, а это тоже подвиг, и не только во времена государственного атеизма. В любое время священник не может жить как все. У него свой ритм жизни. Непростой ритм. В прошлом году мне позвонили его чада из прихода иконы Божией Матери «Живоносный Источник» в Царицыно и сказали, что прошло тридцать лет с тех пор, как он был назначен туда настоятелем и начал восстанавливать храм. И это меня поразило! Я никогда не считала, сколько лет мы восстанавливали храмы: сначала в Царицыно, потом здесь, в Крылатском. Восстанавливаем и восстанавливаем, а время идет. И вдруг понимаю: тридцать лет он строил, бегал по инстанциям, просил, писал, составлял документации. Незадолго до своего ухода всё-таки провел водопровод до границы храмовой территории. И когда я поняла, что на всё это он потратил без малого тридцать последних лет своей жизни, ахнула, и слезы потекли из глаз: батюшка дорогой, какое же тяжелое послушание ты нес и с какой любовью пронес его! Ни разу я не слышала от него, что ему тяжело, что это сделать невозможно. Он был настолько проникнут Промыслом Божиим, что у него даже сомнений не возникало: если Господь дал ему такое послушание, надо нести.
– Наверное, когда он служил в храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, был всё-таки не так загружен: и храм не требовалось восстанавливать, потому что тот храм в советское время не закрывался, и был он там не настоятелем, а одним из клириков.
– Да, но когда его только рукоположили и назначили туда, он был там по возрасту самым молодым священником, и основная нагрузка легла на него. В будни он служил чаще, чем остальные, потому что кто-то был постарше, кто-то болел и уже не мог служить так часто.
– Домашние дела были на вас?
– В основном да. Иногда он мне помогал, но в основном я все житейские заботы брала на себя и считала, что так и должно быть. Наверное, если у священника есть возможность помогать матушке дома, это идеально, но батюшка был старше меня на десять лет, загружен, а уже в девяностые, когда его назначили духовником города Москвы, исповедовал не только прихожан, но и половину московского духовенства. Был даже момент, когда после смерти второго духовника города Москвы он исповедовал всех московских священников. Это года два длилось.
Но это не значит, что батюшка вообще не помогал мне по дому, по хозяйству. Например, на праздники к нам в гости приходили многие его духовные чада. За продуктами всегда ходил он. Иногда и что-то сам готовил, и получалось у него очень вкусно. Потом, когда он стал настоятелем в Царицыно, мы стали организовывать праздничные трапезы в храме, а в советское время такой возможности не было, поэтому люди приходили к нам домой.
И в Царицыно такая возможность не сразу появилась. Вы представить не можете, что мы там застали. Храм врос окнами в землю. Нам надо было его откапывать. Невероятную работу проделали. Но когда я только увидела, в каком состоянии храм, который нам надо восстанавливать, вспомнила, как в детстве мама дала мне небольшую печатную книжечку о Ксении Блаженной. Мне тогда было лет десять или одиннадцать, и книжка эта так меня потрясла, что я всем друзьям во дворе стала рассказывать о Ксении Блаженной, о том, как она помогала строить храм Смоленской иконы Божией Матери – по ночам носила камни на стройку. После этого мне не раз снилось, что я лезу куда-то и тащу на себе камни, чтобы восстановить храм. И когда батюшке поручили восстанавливать храм в Царицыно, я подумала: «Господи, вот Ты исполнил желание мое!»
– Вы все годы вашей совместной жизни трудились только при храме?
– Нет, я с юности и в первые годы нашей совместной жизни работала в ателье. Меня и мою двоюродную сестру отец Савва благословил. Нам предлагали работу на первых ЭВМ. Родственники наши там работали и предложили. Правда, надо было учиться. Мы отца Савву спросили, а он не благословил, сказал: «Шейте, как Божия Матерь шила». Я шить не любила, а с раннего детства любила танцевать. Танцевала дома и во время танца пела благодарение Богу. В пять, шесть, семь лет. И соседи приходили смотреть. Один из них, генерал, служил в ГДР, но иногда приезжал в отпуск. Он уговаривал маму отдать меня в балетную школу, говорил: это будущая звезда. Мама поехала в Киево-Печерскую лавру, там пошла к одному известному старцу. Дверь открыл его келейник, а старец в это время стоял у икон и пел. Пропел, поворачивается к маме и говорит: «А детей на сцену не пускать!» Ну не чудо ли? Мама еще вопрос не задала, а он ей уже ответил.
Шить я не любила, но раз благословили, приняла благословение, а когда стала шить, полюбила это дело. Отец Савва учил нас: «Вы должны шить так, чтобы людям нравилось, чтобы они надевали и говорили: ох, как хорошо!» Мы с сестрой старались так и работать. Работали в хорошем ателье на Кутузовском проспекте. Даже иностранцы иногда туда приходили и что-то заказывали. Но работа была очень тяжелая. Первая смена начиналась в семь утра, заканчивалась в полчетвертого, а вторая начиналась в полчетвертого и заканчивалась в полдвенадцатого ночи. И добиралась с «Киевской» в Люблино, где мы тогда жили. Силы иссякали, я превратилась в тоненькую жердочку, и батюшка, и все вокруг говорили, что надо уходить. И я уволилась из ателье, пошла учиться церковному пению. Пела в хоре Елоховского собора у известного регента Виктора Степановича Комарова. Когда родилась Машенька, ушла, а когда Машенька чуть подросла, года три-четыре ей было, меня пригласили в храм в Сокольниках. В 1983 году Коля родился, опять прервала пение, и уже когда батюшке дали приход в Царицыно, пела и там.
– В одном из интервью ваш сын Николай говорил, что своей любовью к чтению во многом обязан родителям, так как отец Георгий и вы всегда много читали. Как вы успевали читать при такой тяжелой работе?
– Читать я начала очень рано. Еще в детстве перечитала все патерики, которые были у нас дома. Это чудо! Столько там радости, счастья, юмора! Ну а когда жили с батюшкой, у нас постоянно бывали дома люди, и это замечательно. Люди должны общаться, понимать друг друга, сочувствовать. Это тоже обогащает. Был у нас близкий друг, батюшкин духовный сын, Всеволод Семенцов, индолог. Он часто приходил к нам и иногда, если я в это время что-то шила для храма, читал мне вслух. Например, «Пир» Платона. Я шила, слушала, где-то с кем-то соглашалась, где-то не соглашалась.
– При общении с отцом Георгием невозможно было не почувствовать, что Евангелие, святые отцы, литургия – его родной мир, его стихия. При этом он интересовался и светской культурой, любил и хорошую художественную литературу, и классическую музыку.
– Очень любил. И любил, когда наша дочь Маша пела романсы или арии из опер. Приходил из храма, садился на диван и просил: сыграйте, спойте. И мы с Машей начинали петь и играть.
Специально он никуда не ходил, но если предлагали… Например, батюшка предложил нашему доброму знакомому, художнику Михаилу Шварцману, поехать с нами в Псково-Печерский монастырь, Шварцман с радостью согласился и сказал: а я вас свожу в Эрмитаж. По дороге в Печоры мы заезжали в Петербург (тогда еще Ленинград), были в Эрмитаже, батюшка внимательно смотрел картины, Михаил ему что-то рассказывал, он слушал.
– С детьми он успевал общаться?
– Да, он старался уделять им внимание. Часто брал их с собой на свои долгие прогулки и на этих прогулках рассказывал им о деревьях, о листах, о насекомых – открывал им красоту Божьего мира.
Дома рассказывал им сказки, которые сам придумывал. У него был любимый персонаж – оленька, – и он руками изображал оленьку, показывая, как тот куда-то идет. Иногда я слышала из соседней комнаты детский смех. Дети очень любили его слушать, сами просили: папа, расскажи сказку!
Помню, когда мы на даче жили, он часто читал им вслух Библию на русском языке. Ставили свечи на стол, он открывал Библию и читал. С самого начала, с первой главы книги Бытия. Это были бесподобные моменты! Потом внукам так же читал, и они задавали ему очень умные вопросы.
А нашу первую внучку, Анечку, он научил играть в шахматы, когда ей было пять лет, и потом она не раз ездила от школы на детские шахматные турниры, на которых, как правило, занимала первое место.
Свободного времени у него почти никогда не было, но для детей и внуков он время находил.
– Многие священники считают, что священнику лучше не быть духовником своей жены и детей. Хотя никаких канонических запретов нет, мне в целом эта мысль кажется разумной, но каждое правило имеет исключение. Не знаю, как, имея мужем или отцом отца Георгия Бреева, можно искать себе какого-то другого духовника. Был он вашим духовником или ваших детей?
– Нашим с ним духовником, как я вам уже говорила, был отец Савва. Он скончался в 1980 году, а незадолго до смерти говорил своим чадам: не ищите духовника, я всё равно буду за вас там предстоять. Поэтому у меня не было такого, что я обязательно должна кого-то найти. А у отца Георгия другая ситуация. Он священник, поэтому должен у кого-то набираться мудрости. Вскоре после смерти отца Саввы он стал ездить в Лавру к отцу Кириллу (Павлову). А я больше не искала духовника. Если отец Георгий что-то посоветовал, лучше мне так и сделать. Не пойду же я к другому священнику спрашивать, сделать мне так, как он посоветовал, или по-другому.
– И исповедовались вы у него?
– Иногда. Не всегда.
– А дети?
– Дети тоже могли исповедоваться у него, а могли у другого священника.
– Был у ваших детей период охлаждения, когда они не ходили в церковь?
– Нет, такого никогда не было. Как говорит Коля: «Мы были свободны». Я, конечно, за ними следила, просто он этого не замечал. Родители должны воспитывать детей. А воспитывать ребенка надо, как говорится в русской поговорке, пока он поперек лавки ложится, то есть с младенчества. В четыре, пять, шесть месяцев он уже внимательно смотрит, что-то хватает ручками, а ты ему говоришь: нельзя. Я приучала их к этому слову. Мягко, нежно, но они знали, что есть слово «нельзя». Ведь и Господь Бог, создав Адама и Еву, сказал им: это можно, а это нельзя. Вот эталон того, как мы должны работать со своими детьми. Мы должны их научить, что хорошо, а что плохо. Да, апостол говорит: «Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали» (Кол.3:21). Очень важно не раздражать, не давить на них, но когда вообще нет того, чего нельзя, дети сами теряются. Им плохо без «нельзя» и наоборот – когда есть разумное «нельзя», это дает раскрытию личности ребенка больший простор.
Что касается свободы, то ее нам дал Бог – мы уже рождаемся свободными. Посмотрите на ребенка. Я помню, как меня, совсем маленькую, закручивали в пеленки. Такое чувство, что скрутили твою свободу. А когда ребенка раскручивают, он начинает ножками-ручками туда-сюда – он уже свободен. Мы просто не видим, как мы свободны, как здорово жить на этой земле, любоваться красотой Божьего мира, созидать. Это ли не свобода?!
– Отец Георгий говорил, что подлинные отношения между людьми невозможны без доверия, и смысл послушания духовнику именно в доверии, а вовсе не в подчинении без какого-либо рассуждения. Наверное, и с детьми он выстраивал доверительные отношения?
– Он мог сказать, что это не надо и это нельзя, но, конечно, дети ему доверяли, любили и сами чувствовали его любовь к ним.
– Христианский брак предполагает равенство супругов, но бывают такие исключения, когда авторитет мужа и отца в семье настолько высок, что любое его слово закон. Говорю не о самодурстве мужей-неофитов, а о настоящих христианских семьях, христианских по духу. Недавно отец Александр Ильяшенко рассказывал мне, что так было в семье отца Глеба Каледы: слово отца Глеба было в семье законом. У вас так было?
– Нет, мы, как правило, советовались друг с другом. В каких-то вопросах – например, в воспитании детей – он мне доверял. А когда Коля вырос, батюшка часто с ним беседовал наедине, и я в их мужские разговоры не вникала.
– Можно сказать, что батюшка всегда не только на словах, не формально, а сердцем был с Богом, искал Его волю?
– Безусловно.
– Чему он вас научил?
– Многому. Научил настоящей радости. Никогда не унывал, никогда, как бы плохо себя ни чувствовал, не пропускал молитвенное правило. Всегда был бодрый и меня этому научил. Мне, конечно, было интересно, что он, прожив со мной столько лет, думает о нашей жизни. И примерно за полгода до его ухода я спросила его об этом. Он ответил: «Я вытащил счастливый билет».
– А вы?
– Я тоже.
Беседовал Леонид Виноградов
