«ВСЁ ПОДЛИННОЕ СОВЕРШАЕТСЯ В СВОБОДЕ»

Более полувека служению Церкви Христовой посвятил митрофорный протоиерей Георгий Бреев. Сегодня батюшку отпевают и похоронят у алтаря храма Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском, где последние более 20 лет он был настоятелем...
Примерно столько же отец Георгий настоятельствовал в восстановленном им храме иконы Божией Матери «Живоносный источник» в Царицыно. Его помощник по царицынскому храму – протоиерей Алексий Потокин – делится воспоминаниями о глубоко почитаемом церковным народом старце, духовном отце и наставнике многих.

Достаточно одного

С отцом Георгием мы познакомились в начале 1980-х. Тогда я и все мои ближайшие друзья были еще некрещеными. Но втайне друг от друга каждый уже начал искать: как вообще мир устроен, есть Бог, нет Бога? 
Когда я убедился, что Бог есть, то как-то заговорил об этом со своим товарищем, а он вдруг и отвечает: 
– Ты знаешь, у меня то же самое! Как только подумаю, что Бог есть, у меня как-то так на душе становится совершенно иначе, чем до того... 
Потом еще один человек, тоже из моего ближнего круга, стал склоняться к вере. Но наш интерес к религии был еще на уровне: «А что там, у протестантов?» и т.д. Мы и к католикам в храм наведались. Мусульманство довольно быстро отвергли. О буддизме вскользь поговорили. Остановились на христианстве. Но и тут некий перекресток... 
Каждый из нас, конечно, по-своему был знаком с Православием. У меня, допустим, родственники были из верующих. Дома у них я начинал уже замечать иконы. Но то, как они между собою жили, ставило меня перед фактом: Православие вряд ли когда-то меня зацепит. Мы все уже имели представление о лжи и лицемерии попов. Так что по крайней мере для себя я уже твердо решил: уж куда я пойду в последнюю очередь (а скорее всего не пойду вовсе), так это в православный храм... 
Время шло. Я раздумывал о Христе. Беседовал об этом со своим приятелем. Потом он мне как-то предложил: 
– Ты знаешь, я слышал, что тут есть один священник в Москве... Пойдём, посмотрим? 
Я довольно скептически отнесся, но согласился: 
– Сходить – давай сходим. Поглядим. 
Он его не видел, я его не видел... Тогда отец Георгий еще служил в храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. 
И вот я в первый раз прихожу... Мне было достаточно посмотреть на него, как я – это было почти озарение! – понял: вот она – вера! Всё встало на свои места. Улеглось в душе. Больше не было этой знакомой каждому, кто не знает истинной Церкви Христовой, сумятицы. 
С тех пор я для себя так и условился: не нужно, чтобы все священники были такими, что можно их слушать беспрекословно и воспринимать всё сказанное ими за правду во всей ее полноте, – достаточно одного. Вот если один знает веру, то – всё, решено! 

...Тогда надо немедленно креститься

Так мы с отцом Георгием и познакомились. Я ему сказал, что интересуюсь верой, потому что почувствовал: есть Христос. 
– Что мне делать? – спрашиваю. 
– Ты присмотрись немного к Церкви, – не стал торопить меня он. – Просто походи, посмотри. 
Я еще довольно долго оставался некрещеным, но уже посещал богослужения. «Оглашенный» это называется. Отец Георгий мне предлагал почитать книжечки. Рассказывал о вере – мы с ним садились в храме, и он со мной порою подолгу беседовал. 
В конце концов я решил связать свою жизнь уже не только с Богом, но и с Церковью. Я с ней примирился. Понял, как к ней буду относиться, как она относится ко мне, что в ней есть, а что во мне... Прихожу к отцу Георгию и прямо уже настаиваю: 
– Я хочу креститься. 
– Почему? – спросил он. – Какая причина? 
Я ему объяснил. Сейчас не буду говорить, что я сказал, – это тайна, которая останется только между мной и отцом Георгием. 
– Да, – согласился он, – тогда надо немедленно креститься. 
В ближайшие дни это и произошло. А незадолго до этого принял Крещение тот самый мой друг, с которым мы впервые к отцу Георгию и пришли поглазеть на священника, – так что он стал моим крестным отцом. Других верующих знакомых у меня тогда не было... 

Искать и обретать личную веру

Так я и продолжил ходить в храм, уже участвуя в таинствах. Отец Георгий мне в рукаве все также передавал книжечки. Время-то тогда было еще советское. Потом мне уже удалось купить Евангелие за 55 рублей, – помню, тогда это была огромная сумма! 
Первое, что я себе уяснил, и это меня больше всего держало, – Исповедь! Отец Георгий всегда очень искренне, по-простому обращался к тем, кто собрался исповедоваться, и это слово объясняло всю веру. 
Он говорил, конечно, и в проповедях о том, что такое литургия, почему так много праздников в Церкви, святых... Слушая всё это, я для себя так наметил: «Сразу я это не вмещу, мне еще и расчищать завалы души надо, а потихонечку, если буду серьезно ко всему в Церкви относиться, то так всё и познаю». Многое мне открылось только спустя 10, а то и 20 лет, а иное лишь через 30, – но я считаю, что это не поздно. 
Все дело в том, чтобы искать и обретать личную веру. Отец Георгий, как духовник, только помогал. Понятно, что всевозможные ошибки тут как тут – посыпались, как из рога изобилия. Скажем, через какое-то время я догадался, что всюду неправ, исправиться не могу и только пропадаю. Сильно заунывал и, стараясь быть как можно более честным, сам себе поставил относительно Церкви ультиматум: «Если хорошим не буду, то и ходить не стану». Так и перестал бывать в храме. Месяца через три-четыре потянуло. Прихожу... 
– Ты куда пропал? – встречает меня отец Георгий. 
– Да чего вас еще мучить... – вздыхаю, – если внутри Бог знает что творится... 
Он как засмеется: 
– Ты что! Наоборот, хорошо! То, что ты сам назвал, того в душе уже нет. Это то, что тебе открылось! Туда свет проник, там уже – благо. 

Не вдруг и не сразу

Следующим у меня был такой безумный шаг, когда я поставил себе было в обязанность всё и досконально выполнять: все посты, все молитвенные правила... Ясно, что я надорвался! И тут же накрыло: «Ну, что, если я не знаю, не понимаю, не могу... Что я буду сам мучиться и других терзать?» Так у меня всё погасло внутри... «Такая, – думаю, – передо мной глыба, а я ничего вместить не могу...». Пришел как-то к отцу Георгию, завел было такой разговор, а он: 

Если вера живая, то она незаметная, тихая 

– Ты держись того, что тебе открылось. За всё не хватайся, оно потихонечку должно прирасти. Смотри, как растут деревья, листва: они не вдруг и не сразу вырастают, так, чтобы раз – и огромный ствол, а клеточка за клеточкой тянутся к солнцу. Если вера живая, то она незаметная, тихая. Себя не обманывай, не загоняй. Взялся за что-то, если для тебя это естественно, то это и вырастет, расцветет в душе, даст плод. Но ничего не надумывай. А вот так, чтобы заламывать себя, делать всё волевым образом, как говорят, «через не хочу», – это ничем хорошим не закончится. 
Такой волевой, с надрывом, путь веры, – я сразу просек, – что-то нездоровое. Потом уже, читая что-то там из духовной литературы, нашел определение: ревность не по разуму. 

Да какие мы мученики! Об осознании главной из подмен

Я уже был крещен, ходил в храм, а моя семья даже ни о чем не догадывалась. Я это как-то носил в себе, дома не распространялся. Отцу Георгию рассказал, разумеется, что женат, дочке уже годик будет. 
– Ну, а что ты не крестишь? – спрашивает у меня. 
Я кое-что уже повычитал, так что нашелся с ответом: 
– Зовут-то ее Наталия. Я посмотрел в святцах, а там только одна Наталия – святая мученица. Я не хочу, чтобы она мученицей стала. 
Он засмеялся вовсю. Показал так кусочек мизерный ноготочка: 
– Ты, – кивает, – попробуй научить ее хорошему хоть на ноготок. Ка-ка-я му-че-ни-ца! 
И здесь – улеглось. Я впоследствии понял: проблема не в том, что мы плохие, немощные, – это не опасно, это легко исповедовать; лукавство человека состоит в том, чтобы нагромоздить себе своих мыслей о вере, выставив ее неудобоносимой, столь жесткой и неподъемной, чтобы и самому же надорваться под такой ношей... А тут еще и совесть изолгавшаяся поддакивать начинает: «Вот видишь, вера невозможна!..» 
Христос сказал: «иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть» (Мф. 11, 30), – вот Кого слушать надо. А не наветы лукавого, который то и дело изворотливо противится и так веру нашу норовит извратить, чтобы ее в жупел какой-то превратить, – в страшилище пугающее, которое человека давит, подчиняет, уничтожает. Да не будет этого нам. 

«Мы тебя милуем, мы тебя прощаем!»

Помню, это было где-то году в 1987-м, я впервые решил поехать в Троице-Сергиеву лавру. Попросил благословения отца Георгия, его наставлений... 
Приехал, всё мне там нравится, ничего не понимаю: что где происходит. Стою: храм большой, людей много, всего не охватишь. У нас же как: в одном месте исповедуют, потом всех причащают, – этому я уже был обучен... А там рыскал-рыскал по храму, вглядывался – нигде не исповедуют. Думаю: «Уже всех поисповедовали, что ли?» Еще раз весь храм обыскал. А там же, в этом вытянутом, как палата, Сергиевском трапезном храме, еще и за боковыми приделами, перед центральным, пространство есть, но туда не проникнуть... А тут уже и Причастие начинается! 
Такое раздвоение у меня внутри: «Я же несколько дней ко Причастию готовился! Но на Исповеди-то не был!» Господи, что делать? Метался-метался. Все-таки в конце концов подошел и причастился. Вот так: без Исповеди. Что тут началось! Меня опять такая тоска и уныние накрыли! Понял, что был неправ... Когда вышли отцы при отпусте с крестами, к тому, у кого причащался, подхожу: так и так, – говорю: «Нарушил... виноват... что скажете, то и будет». 

Что самое трудное человеку верующему принять – так это милость 

А он: 
– У тебя духовник есть? 
– Есть. 
– Вот обратись к нему. 
Я доехал до Москвы. Бросился стремглав к первому телефону-автомату. 
– Батюшка, согрешил безмерно! – кричу отцу Георгию в трубку. – Что делать? Накладывайте, пожалуйста, на меня епитимию! Какое-то наказание, чтобы искупить... 
Он выслушал меня. 
– Ой! Я ж тебе забыл сказать! Там исповедуют в другом месте. Это надо знать еще... Ну, ладно, – говорит, – мы тебя милуем, мы тебя прощаем! 
Это меня возмутило. Я не ожидал, тут же опротестовать пустился: 
– Да как же! Я ж такое нарушил... Какое-то искупление необходимо! 
И тут он глубоко вздохнул и произнес: 
– Да-а-а-а-а, что самое трудное человеку верующему принять – так это милость. 

Чего не понимают физики?

Помню, я еще любил было порассуждать о жизни: что с чем связано, да как всё действует... Однажды у меня даже целая картина мира сложилась, я ее долго обкатывал, но теперь всё сошлось! Еще несколько недель в тишине я над ней поразмыслил и решил: пора презентовать. Заговорщически объявляю отцу Георгию: 
– Ба-тю-шка, я понял, как жизнь устроена. 
Он так смотрит на меня равнодушно... Это меня задело. 
– Рассказывать? – уточняю. 
– Ну, расскажи... 
Я стал делать выкладки, и даже с неким энтузиазмом... А он всё также скучно смотрит на меня... Чрезвычайно спокойно. Это не вяжется с моей разгоряченностью, так что я даже уже заводиться начинаю: просто волна недовольства и возмущения прямо-таки вздымается во мне! 
Я столько лет физику изучал, МФТИ и ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт им. Н.Е. Жуковского –  Ред.) за плечами, научный сотрудник, и вот, наконец, додумался: что и к чему... А тут такое равнодушие к наиважнейшим вопросам бытия. Меня царапнуло! 
– Что не так?! – в раздражении тогда выпалил я. 
И тут он вдруг, наконец, обрадовался так – и закивал: 
– Да-да, не так! 
Тут уж я окончательно разобиделся и в сердцах махнул рукой: 
– Ну, тогда я ни-че-го не понимаю! 
Он обнял меня крепко-крепко: 
– Алексей, дураками и умрем! 
И меня отпустило! Я понял, что не хочу быть этим умником, ученым... Я уже иное ощутил. 

Цена компромисса

Хотя научные амбиции всё еще брали верх. Когда, уже спустя десятилетие после нашего знакомства, отец Георгий мне внезапно предложил: 
– Хочешь, есть возможность стать диаконом? Будешь мне помогать. 
Я, конечно, сразу согласился, но с условием: 
– Батюшка, я 20 лет потратил на то, чтобы профессию получить... Я стану диаконом, но можно, я буду продолжать работать? 
– Хорошо, – отвечает он, – ты пять дней у себя там трудишься, а на два дня приходишь ко мне, будешь тут со мною служить. 

Я поговорил с семьей: согласны ли, не согласны? Они не возражали. Меня рукоположили в диакона. Это был декабрь 1990 года. Отца Георгия уже перевели восстанавливать храм Иконы Божией Матери «Живоносный источник» в Царицыно. 

Самому же мне надо было 40 дней проходить ежедневное служение в Елоховском соборе – так называемый «сорокоуст» новопоставленных. Там все – маститые священники: служат быстро, легко. А я же ничего не знаю. То есть я старался разбираться в вере, корпел над толкованиями Евангелия, но в службе ориентироваться, как в родной стихии, – это совсем другое, этим надо изо дня в день жить. В общем, я там послужил-послужил недельку, и таким для меня это камнем стало – моё недотепство. Звоню отцу Георгию с повинной: 
– Батюшка, я, видимо, ошибся, я не могу. Всё не так! Всё неправильно. Я больше не пойду. 
Он как взмолится: 
– Ну, потерпи! Хоть как-нибудь там дослужи! 
К сороковому дню я уже более-менее обтесался, весь был сосредоточен: когда вовремя достать книжку, выйти, принести то, это... Лишь бы только службу не позорить, грубых ошибок не допускать... 

Веселая такая Пасха...

Вскоре начался Великий пост. В тот год была Кириопасха – это когда Пасха приходится на Благовещение. Служба сложнейшая. И так-то для новоиспеченного диакона из физиков все непостижимо, пасхальная служба и без того иначе совершается, а тут еще и это испытание... 

Настоятеля я тогда замучил... А он всё стоически выдержал 

Я просто в каком-то полубреду был. Мне только запомнилось: там диакон постоянно со свечой носится. То есть в обычные дни ты с кадилом выходишь, иногда просто орарь держишь, книжечку – а тут ко всему этому и со свечой разбираться надо... Крестным ходом идти! Мне бы в службе что не пропустить... А тут и этот факел в придачу. У меня голова совсем закружилась. Поскольку диакон неотлучен от настоятеля, я этой свечой отца Георгия то и дело поливал... Прямо на лицо. Он так аккуратно снимет эти красные штучки, сбросит и дальше идет. И никаких замечаний: ни словом, ни видом – ничего! 
Я, конечно, пытался взять себя в руки, только к концу службы, может быть, как-то мне и удалось приструнить эту свечу, но я убежден, что настоятеля я тогда замучил так, как это вообще только было возможно... А он всё стоически выдержал! Это был для меня урок. 
А Пасха всё равно у нас выдалась замечательная, веселая такая! 

Прошло время половинчатых мер

Сразу после этой памятной на моем диаконском счету Пасхи меня отец Георгий далее продвигает: 
– Ну, посмотри, хочешь быть священником? Есть возможность тебя рукоположить. 
Это еще Советский Союз, начало 1991-го... 
– Батюшка, да я же хочу вам помогать (на таком я тогда был уровне понимания: считал, что диакон – это такой на все руки помощник иерея). – Давайте я все-таки диаконом останусь? 
– Ты что, не хочешь быть священником?! 
– Хочу. Но я вам помогать собирался. 
– Вот священником и будешь помогать. 
Опять я поговорил с семьей, они уже на всё были готовы. Меня посвятили во иереи. Иду я с рукоположения такой веселый весь, отец Георгий меня встречает, тоже такой обходительный, улыбается мне в ответ: 
– А вот теперь ты работу свою должен оставить. 
Я ушам своим не поверил... Так и остановился с застывшей улыбкой на устах... Поскрипел-поскрипел – делать нечего. Написал заявление об уходе, и так на светскую работу больше и не возвращался. 
Тут уже началось священническое служение – всему и вся я у отца Георгия учился. 

Не спешите в «мастера»

В первые годы моего священнического служения я для себя так запланировал: буду, прежде всего, учиться. Вот приходят, например, люди с каким-то сложным случаем, а я сразу себя одергиваю: «Я не могу на их вопросы ответить!» И подвожу их к отцу Георгию. 

Смотрю, как молодые священники сразу пускаются давать советы, – оторопь берет 

А то вот сейчас смотрю, как молодые священники, бывает, сразу же пускаются давать советы, – меня оторопь берет. Их еще и спросить не успели, а они уже так бодро начинают человеку суть и развитие его дальнейшей жизни излагать... Мне такой способ общения с самого начала претил... 
Надо же понять каждого, вникнуть: сам-то чего он хочет, какие у него обстоятельства в жизни, что может понести, что нет... Нельзя же «невидимого» человека наставлять. У всех – своя мера, нет универсального подхода ко всем. В Церкви это известно: на один и тот же вопрос старцы давали даже братьям-близнецам разные ответы. 
Мне вот моих знаний жизни до сих пор не хватает, а уж тогда, в самом начале служения, – тем более. Поэтому, когда вопросы были не очень серьезные, я отвечал из общих соображений: какой вопрос – такой ответ. Но только лишь люди требовали какого-то личного участия, разбора дел, – мне их не стыдно было подвести к отцу Георгию и отрапортовать: «Батюшка, вот такой-то вопрос...». 
Заодно я и сам слушал. Хотя свой ответ всегда перед тем, как обратиться, тоже формулировал, чтобы сравнить, – и так потихонечку выправлял свою планку. Это длилось не год и не два, и мне не совестно, что моя учеба так затянулась. Я же и соглашался – быть подмастерьем. 

Своя евангельская история

Вообще, ни один из нас не может быть никогда полностью убежден в том, что он прав. Когда у человека появляется правота? Только если он живет покаянно, – тогда он помилован и прощен. Но про себя-то я так точно не помышляю. С такой высоты своей праведности мне с кем-либо беседовать не придется, это я для себя сразу установил. Да и просто на знаниях в пастырстве далеко не уедешь, нужен свой опыт жизни по заповедям. Пусть он и будет горьким... Но мне это ближе, чем всезнайство титулованных ныне ребят. 
Скажите, если человек никогда не знал дружбы, то что он может людям в Православии объяснить? «Я назвал вас друзьями» (Ин. 15, 14): вот что Христос говорит Своим близким. А иначе вся, даже бурная, деятельность на приходе будет лицемерием, в лучшем случае – пустой тратой сил. 

Просто на знаниях в пастырстве далеко не уедешь, нужен опыт жизни по заповедям 

Есть два пути веры: 1) внешний – это когда ты многим интересуешься, утучняешь свою эрудицию в вопросах церковного образа жизни, например; и 2) внутренний – это твои личные отношения с Богом и ближними, в том числе с твоим духовным отцом, – это всегда уникальная встреча троих. Только если идти этим вторым путем, всё будет живо и значимо, но всё не враз и сразу, а в становлении, с приложением обоюдного труда и благодати. 
Раньше нас, священников, было мало, а людей приходило много. Мы просто жили в храме, месяцами не выходя за ограду. Ютились в какой-то там сторожке, нам было не до быта. Мы слушали друг друга, говорили. Молились вместе. И смешного, и горького – всего было вдоволь. «Пишемых книг, – сказано, – миру не вместити» (Ин. 21, 25). Это про Господа. Но также и про личную евангельскую историю любого из нас. 

Другому надо дать раскрыться

Кстати, если к нам приходил человек, и у него было желание что-то сделать, батюшка нас, духовенство, наставлял: 
– Желание нужно всегда поощрять. 
Не под себя строить да переделывать, а наоборот – другим надо дать всегда возможность раскрыться. Так действовал отец Георгий. Он мог даже какими-то своими нуждами поступиться. И нас так учил. Пусть мне даже что-то и не нравится, я с чем-то не согласен, но если обратившийся горит идеей – хорошо бы его стремление поддержать. 
Поэтому, наверно, у нас и в царицынском храме чего только не было: и библиотека, и гимназия, и воскресная школа, и различные лектории, и беседы с оглашаемыми... Это были еще 1990-е годы – тогда не было циркуляров из Патриархии. Мы просто никому не отказывали. Если человек приходил и начинал к тебе подступать – то всё. У отца Георгия была установка: ни в коем случае нельзя вопрошание отставить без ответа. 
Помню, он всё приглядывался ко мне, а потом как-то так не без удовольствия резюмировал: 
– Вижу, ты тоже выбрал принцип людям не отказывать. 
Еще было важно всё доводить до конца. Нельзя было что-то не договорить, не доделать, не дослушать кого-то... Требовалось довести всё до данного в образец: «хорошо весьма» 
(Быт. 1, 31). 

Перевоссоздание,

или Как здорово дать Богу действовать вместо нас

Правда, именно тогда, когда я из кожи вон лез, чтобы сделать что-нибудь эдакое, изо всех своих сил старался – нечто гнусное и вылезало наружу... По гордости – но так ее, наверно, и можно потихоньку выдавливать из себя... 
Помню, как-то раз стоим мы все в алтаре. Отец Георгий службу возглавляет. Он, как предстоятель, вот уже благословил Дары... И тут я, в каком-то чрезмерном таком порыве, взял вдруг и тоже их перекрестил... Ай! Как он тогда на меня посмотрел! Я тут же осознал, что натворил что-то жуткое, весь сжался, осекся. Это же, получается, переосвящение Даров, что ли, да? Категорически запрещено... Что со мной было? Я просто вдребезги рассыпался там весь на месте... 
– Отец, ну ты чего? – спустя какое-то время отец Георгий подошел. – Это же уже прошло... Господь простил тебя, меня. Идет литургия. Чего ты там горюешь?.. 
Вот так, через миллионы таких – посложнее и попроще – моментов, и выковывали тебя, перевоссоздавали, – и ты уже радостно понимал, что ничего своего у тебя, слава Богу, не остается! 

Вся жизнь христианина – в сокрушении

Вся жизнь христианина, если она честно протекает, то совершается в сокрушении. И благодарение бывает в сокрушении, и радость – в сокрушении, и никак иначе. Без этого сокрушения – всё нечестно, всё неправильно. Так нас учили. Поэтому если я не вижу в священнике сокрушения (а очень часто сейчас христианство преподается с каких-то позиций силы, такого вот благостного заряда), – то я во всё это просто не верю. Я не хочу ни с кем спорить, никого переубеждать. Мы живем, как научены отцом Георгием, и не можем верить иначе. 

Знаете, как во времена апостольские не было особо священных книг, так и в наши, тогда еще на излете советской власти, дни не найти было духовной литературы. Фактически всё, что я усвоил, перенималось мною из личного опыта отца Георгия. Я берегу это всё, «как зеницу ока» (Пс. 16, 8). 
Для меня главное не там, где чудеса, а там, где открываются в нас какие-то темные стороны, бездна, и потом всё это преодолевается, – вот он, путь жизни, который избавляет нас от смерти. 

«Как я могу внедряться в отношения человека с Богом?»

Отец Георгий считал, что всё подлинное совершается в свободе. Позволял человеку даже иногда чудить. Так как батюшка был духовником града Москвы, к нам в храм то и дело направляли священников, чтобы он их наставлял. 
– Вот так не надо делать, – помню, что-то подскажет. – Так тоже не следует... – объяснит. 
Ему самые сложные случаи доверяли... А священники все равно всё по-своему продолжали делать! 

Отец Георгий считал, что всё подлинное совершается в свободе 

– Батюшка, а почему вы так мирно себя с ними ведете?! – иногда просто, помню, закипаю. 
– Так они же в таком же иерейском чине, как и я, – чуть ли не растерянно отвечает он, – мы же равны... Что я еще могу сделать? Я, как отец, делаю замечание, но у них же есть совесть. Они рукоположены Господом. У них одна жизнь. Они за нее перед Создателем отвечают. Перед Ним стоят и падают. Как я могу внедряться в отношения человека с Богом? 

Он позволял каждому самому выстраивать сценарий своей жизни

Дисциплина, которая навязывается, заставляя всех и каждого быть правильным, – это было что-то чужеродное для него, из чужого, управленческого лексикона. Отец Георгий всегда желал, чтобы человек исправлялся сам, готов был помочь, шел навстречу, но каждого принимал таким, какой он есть. Не насиловал ничью волю, позволял тебе быть собой, самому выстраивать сценарий своей жизни. 
Помню, я как-то прихожу к батюшке (сам я тогда уже проповеди произносил) и признаю свое фиаско: 
– Батюшка! Я вот всё пытаюсь вам подражать, а у меня никак не получается! 
– Вот и правильно! – он тут же оживился. – Вот и хорошо! Ты же другой – не такой, как я. Это так надо. Ты себя найди. У тебя должно быть всё своё, особенное, как ты можешь, а не как у меня подсмотрел. 

Силки, лишающие свободы

Когда мы говорили о каких-то соблазнах, которые легко человека захватывают и подчиняют, так что он тонет и теряет себя, то батюшка говорил, прежде всего, о двух таких силках: о политике – раз, и церковной политике – два. Если хочешь, чтобы твоя жизнь складывалась по-евангельски, бери духовную траекторию в основу, а всю политику и всю церковную политику выведи куда-то за скобки. 

При любом политике мы вольны быть счастливыми. Вот о чем Евангелие, а не о строе мира сего 

Я вижу, что это правда, потому что в политику и церковную политику «ударяются» и погружаются в нее с головой в основном те, для кого вера есть нечто пустое, холодное. А сама по себе-то вера столь богата и ценна, что это та жемчужина (ср. Мф. 13, 46), за которую ты отдаешь всё и не размениваешься уже более. 
При любом политике мы вольны быть счастливыми. При самом лютом деспоте мы можем с вами дружить. Вот о чем Евангелие, а не о строе мира сего. И никакие власти предержащие нашу с вами веру, дружбу нашу, любовь у нас не отнимут. Понимаете? 

Глупого слепого послушания тоже быть не должно

В церковной политике облеченные властью тоже могут поступать в широком диапазоне, но совесть каждому христианину должна подсказывать: есть определенные вероучительные вещи, от которых я ни при каких обстоятельствах не отступлю. Иначе это уже соблазн снизу – такого глупого, слепого послушания во всем и вся: как мне там сверху откуда-то указку спустят, так всё и будет, – этого тоже быть не должно. 
Если мне сейчас, допустим, предпишут снять иконы: «Больше иконам молиться не будем», – я такое церковное начальство не послушаю. Это просто пример. Варианты могут быть другие, но только речь идет о чем-то архиважном. Или вот объявят, что теперь священство будет и такое, и сякое: и мужское, и женское и т.д. Простите, мне такая Патриархия тогда не указ. 

Этим ты еще можешь поступиться, а от этого уже отказываться нельзя, – надо всегда четко отдавать себе в этом отчет 

Вот этому учил отец Георгий: должен быть внутренний стержень, – ты сам для себя должен понимать, чему ты следуешь, потому что это ты по своей доброй воле принимаешь, а что уже неприемлемо для тебя. Этим ты еще можешь поступиться, а от этого уже отказываться нельзя, – надо всегда четко отдавать себе в этом отчет. 
Тут, как в любом таинстве: есть слова, без которых таинство не таинство, – если они не произнесены – таинство не совершено; если они произнесены – всё остальное ушло, пропало, нет ничего, а таинство все равно уже действует! Вот это главное. Поэтому искать этого главного и жить главным, а не второстепенным – это и есть то, чему учил нас отец Георгий. 

Жить настоящим, а значит, вечным

Жизнь, конечно, захлестывает людей. Многие как будто только и плавают, что в политике да в церковной политике, но это же преходящее: было и не стало. И не о чем тут говорить. Жизни в этом нет настоящей. Это разные языки – пообщавшись с отцом Георгием, ты даже не можешь уже на эту волну настроиться. Самое лучшее – разве что помолчать, не обостряя ничего. 
После всех праздников, как закончится литургия, мы всегда, помню, непременно все на трапезу собирались, отец Георгий сидел во главе стола, и никогда мы не говорили ни о политике, ни о церковной политике, – ни-ко-гда. О вере, о праздниках – здесь столько тем, столько возможностей, такая глубь – это пожалуйста! Это в тысячу раз интереснее. 
Вот рассказал я что-то, и почти ничего не сказал – так, фрагментики... Как тут охватить такой простор, если то, что в Духе, неохватно. Главное – батюшка веру вселял. Просто так, незаметно, потихонечку.